Как западная городская планировка разожгла войну на Ближнем Востоке
Британский философ Роджер Скрутон, который сегодня является одним из ведущих консервативных мыслителей Европы, известен как защитник классической эстетики от всякого модернистского безумия у себя на родине, в Британии, и вообще в Европе. Но он же утверждает, что модернистский подход, игнорирующий традиционные облик и структуру городов Ближнего Востока, во-многом стал причиной нынешних конфликтов в регионе. Эта идея была выдвинута сирийской исследовательницей Марвой аль-Сабуни, к книге которой Скрутон написал предисловие. Сам же он пишет об этом, например, на страницах американских консервативных изданий:
“В отличие от сегодняшних гостей Ближнего Востока путешественники XIX века в Леванте столкнулись с глубоко устоявшейся территорией, с деревнями и городами, где проживали многие разнообразные общины. Хотя было бы неправильно романтизировать или «ориентализовать» социальную структуру этих общин, которая часто разрывалась по признакам религии, племени и семьи, нет никаких сомнений в том, что города были плодом долгого опыта поселения и соседства.
Когда викторианский поэт Эдвард Лир путешествовал по Святой Земле, рисуя города и деревни, через которые он проходил, он оставил образы некоторых самых визуально гармоничных поселений, которые мир знал — города из камня, крыши как волнообразные навесы, купола, прилегающие к небу, минареты, возвышающиеся над ними в молитве; компактные деревни с общими каменными стенами, осевшие в сельской местности, подобно жилищах гнездовых птиц. Многие из этих городов не затронули перемены и в XX веке, их переулки из камня и обращенные вовнутрь дома передавали смысл, так озадачиваюший посещающего их европейца, что ему казалось будто арабский город является не общественным пространством, но представляет из себя собрание частных пространств — темных, тайных и запрещенных харамов.
Конечно, прибрежные города, крупные торговые центры и столичные города развивались по обычному для XIX столетия пути, одетые в каменные фасады, которые рекламируют товары для продажи, и с классическими террасами, которые рекламирую модно одевающихся людей. Здесь были туристические курорты и промышленные районы. Но внутренние и отдаленные от влияния Запада города сохранили свой древний характер, построенные как оазисы, места укрытия, где люди многих верований жили бок о бок в относительной гармонии.
Османская империя состояла не из национальных государств, а из конфессиональных общин, некоторые из которых — друзы, алавиты и шииты в частности — не были признаны султаном в Стамбуле. Следовательно, мир между сектами не может быть обеспечен границами, как в Европе, но только обычаем. Обеспеченный таким образом мир является неустойчивым и требует постоянной работы для его поддержания. Архитектура была частью этой работы. Негласное предположение заключалось в том, что дома должны примыкать друг к другу вдоль аллей и улиц, что ни один частный дом не должен быть настолько показным, чтобы стоять выше мечети или церкви, и что город должен быть компактным и единым местом, построенным с использованием местных материалов согласно общему словарю форм. Толстые стены из камня создавали интерьеры, которые были прохладными летом и теплыми зимой, с минимальным использованием энергии. Сук (рынок) был задуман как общественное место, устроенное надлежащим образом, чтобы представлять сердце города, место, где свободная торговля товарами выражала свободное смешение общин.
Старый сук Алеппо, трагически разрушенный в ходе нынешнего сирийского конфликта, был прекрасным примером этого, деликатный и жизнеутверждающий центр города, который был непрерывно заселен людьми дольше, чем любой другой. Этот город поднялся до высот как конечная станция на Шелковом пути, место, где сокровища выгружались с верблюдов из Месопотамии на телеги, которые доставляли их в средиземноморские порты. Судьба этого города, которая в XXI веке столкнулся с таким разрушением впервые за 5000 лет, является достойным символом того, что происходит с Ближним Востоком сегодня.
Но не только гражданский конфликт угрожает древним городам Ближнего Востока. Задолго до нынешнего кризиса появились новые способы строительства, которые проявляли скудное уважение к старому опыту поселения и пренебрегали неписаными законами арабского города — о том что никакое здание не должно быть выше мечети, поскольку первейшей потребностью гостя было высмотреть минарет и найти место молитвы. Эти новые способы строительства пришли, как и многие другие, с Запада, сначала через колониальную администрацию, а затем через иностранных «советников», часто пользуясь опасным земельным правом региона, введенным османским земельным кодексом 1858 года. К тому времени, когда Франция получила мандат на управление Сирией в 1923 году, модернистские типы зданий, мания вокруг дорог и моторизованной «циркуляции», идея о том, что города должны быть разбиты на «зоны» — жилые, коммерческие, промышленные и т. д., и одержимость гигиеной оставили свой разрушительный след на городской ткани.
Эти практики и, в частности, законы о зонировании, должны были стать темой мощной полемики Джейн Джейкобс в «Смерти и жизни великих американских городов» 1961 года, но к тому времени, конечно, было уже слишком поздно спасать лучшее из американского наследия. Но их влияние на Ближний Восток было столь же катастрофическим, как и их влияние на Америку, и тем более достойно сожаления, если учесть сложность создания жизнеспособных поселений в регионе, где религиозные и культурные конфликты могут управлять только в долгосрочной перспективе, и только с помощью постепенных решений.
В 1935 году французские власти заказали разработку всеобъемлющего плана для Дамаска у метко названного Рене Дангера (Rene Danger), который начал работу по изоляции памятников, очищая их от «кроличьих садков», которые цеплялись за них, соскабливая навесы и укрытия, которые цеплялись к мечетям, расширяя гигиенические улицы через «нездоровые» районы города, и заменяя конгениальные лачуги деревьями, водой и травой. Жители сирийской столицы жаловались энергично, но безуспешно. Как и в России и Германии, приход тоталитарного государства был предрешен приходом тоталитарной архитектуры: план был одобрен ленинистской партией БААС, когда она получила власть в результате переворота 1963 года, и стал официальной политикой нового баасистского режима.
Таким образом, Дамаск перестает быть палимпсестом, на котором записаны истории четырех цивилизаций, и сегодня это современный город, такой же, как и везде. Был установлен образец, влияние которого теперь ощущается на всем Ближнем Востоке. Архитектурный модернизм, поданный с арабским комплексом неполноценности: бетонные высоты, площади, геометрические узоры, энергоемкое расположение окон, иногда с михрабом или куполом, застрявшим в знак уважения к истории, которой больше не верят — все это стало частью нового словаря поспешной урбанизации. Основная идея состояла в том, чтобы отказаться от великой традиции османского города, с его многочисленными сообществами в своих каменных палатах, и «догнать» Запад.
Однако, крайне редко что-либо из этого предусматривало мигрантов из деревень, которые были вынуждены выживать в незапланированных и нерегулируемых строениях, нагроможденных вокруг городов, не задумываясь о том, как они выглядят, или о характере общественного пространства под ними. Хотя было бы неправильно связывать ответственность за конфликты, охватившие Ближний Восток, с архитектурой, трудно избежать вывода о том, что западные городские и модернистские типы зданий, действуя на коренное чувство неполноценности, усугубили разрушение.
Если вы уничтожите поселения, которые были домами на протяжении веков, и замените их безликими блоками, которые могли бы находится везде и в тоже время нигде, неудивительно, если жители чувствуют, что они уже находятся в конфликте с их окружением, и остается только один шаг от конфликта со своими соседями. Старый ближневосточный город-«кроличий садок» был устройством для устранения конфликтов, постоянным подтверждением соседства и поселения. Новый город, построенный из бетонных башен, является устройством, способствующим конфликту, непрерывным «противостоянием» между конкурирующими общинами на краю места, которое им не принадлежит, и к которому они, в свою очередь, не могут принадлежать.
Практически каждый эксперт, призванный комментировать конфликты на Ближнем Востоке, игнорировал роль архитектуры, с одним важным исключением: мужественный архитектор Марва аль-Сабуни, чья книга «Битва за дом» рассказывает историю о том, как конфликт в Сирии захватил ее родной город Хомс. Она показывает, что вы не можете уничтожить безмятежные и ненавязчивые формы левантийского города, не ставя под угрозу мир, который они символизировали, и который в какой-то мере они также защищали.
Но с чего нам начать? Мы должны помнить, что идея замены органического города, устроенного в традиционном стиле, очищенными пространствами и блоками бетона, хоть и возникла среди европейских интеллектуалов, впервые была испытана в арабском мире Ле Корбюзье, который тщетно пытался убедить Парижский городской совет принять его план сноса всего города к северу от Сены, чтобы заменить его сборкой стеклянных башен, и вместо этого обратил внимание на североафриканский город Алжир, который был в то время под властью французской колониальной администрации. Будучи советником французского правительства Виши во время войны, он смог пересилить избранного мэра Алжира и навязать свою волю городу, хотя победа союзников резко положила конец его планам.
Схема Ле Корбюзье по-прежнему изучается и к ней с почтением относятся даже в современных школах архитектуры. Она включала в себя стирание старого города с карты, замену его большими квадратными блоками, которые игнорируют побережье Средиземного моря и контуры ландшафта, и замену всего целого улицами, вдоль которых автомобили летают над населением. В его плане нет места церкви или мечети; нет улочек или тайных углов. Все пустое, невыразительное и холодное. Это акт мести нового мира против старого: не проект для освоения места, а проект для его уничтожения, так что от него уже ничего не остается.
Мегаломания Ле Корбюзье вписалась в неофилию многих арабских лидеров, которые считали, что они должны показать себя частью современного мира по пути Ле Корбюзье, заменив все некой футуристической карикатурой. В добавок к схемам Корбюзье для блоков, состоящих из горизонтальных плоскостей, затем появился и безвкусный ресторанный стиль Дубая, в котором обширные гаджеты, принадлежащие к неизвестному архитектурному языку, но выглядящие как кухонные инструменты, отброшенные каким-то гигантским звездным шеф-поваром, разбросаны среди лент автострады. Эти неадаптированные здания, спроектированные компьютерами в лондонских офисах, и без учета места, которому они предназначены, являются символами арабской нефтедолларовой экономики, которая заменила набожные общины рыбаков и торговцев, цеплявшихся когда-то за пустынный край. Они являются безвкусными рекламными объявлениями для всего, что наиболее неприемлемо в западном образе жизни, вброшенными без особого испрашивания разрешения, среди людей, которые потеряли образование и культуру, что были способны дать им язык для ответа на оскорбление. Трудно не рассматривать такие здания, как часть провокации, предлагаемой Западом исламскому миру.
Это возвращает меня к Марве аль-Сабуни, которая твердо убеждена, что сила и самобытность Сирии, которой она по-прежнему предана, заключается в примирении между общинами. Архитектура, по ее мнению, играла определенную роль в достижении этого, поскольку она была основным выражением чувства места. Уход за своим местом — это первый шаг к принятию других, которые там живут. Мысли «это наш дом» и «мы отсюда» — это миротворческие мысли. Если «мы» подкреплено только религиозной верой, а вера определяется так, чтобы исключить своих исторических соперников, то у нас есть проблема. Если, однако, житель Хомса сможет идентифицировать себя по тому месту, что он разделяет со своими соседями, а не только с той верой, которая его отличает от них, то мы уже на пути от гражданской войны. Трудно это сделать, когда то, что он понимает под «Хомсом», — это хаос башенных блоков без надлежащих улиц или площадей, где у зданий нет ни фасадов, ни приветственных дверных проемов, и где все необходимые удобства — магазины, школы, мечети, церкви — расположены в нескольких километрах на другой стороны города. Но в Хомсе, каким он был раньше, с улицами, площадями и базарами, которые были собственностью всех, мирное сосуществование, утверждает аль-Сабуни, было нормой. Старый Хомс был развитым решением проблем, которые в противном случае рискуют задержаться навсегда.
Невозможно перестроить такой город, как Хомс, точно таким же, как он был раньше, да и жители не пожелают этого. Но можно повторить те черты, которые так важны для его мирного выживания: обрамленные дверные проемы, выходящие на улицы; окна, из которых открывается обзор, и фасады, которые признают общественные места; смешение магазинов, ателье, школ и домов; уважительные масштаб и материалы частных строений, которые должны воздерживаться от затмевания церквей и мечетей; колокольни и минареты, которые все еще доминируют на горизонте в коллективном утверждении веры. Все это может быть достигнуто и будет достигнуто, если сами люди решат, как город должен быть реконструирован. Однако, как и везде в Сирии, решения принимаются чиновниками, а чиновники принадлежат к великой системе мафиозной коррупции, которая является истинной причиной сирийского конфликта, и которая побудила сирийскую политическую элиту в последнее время смотреть на Россию как на своего естественного союзника.
Скептический читатель скажет, что западному наблюдателю очень легко лелеять органические контуры традиционного города Леванта. Но, безусловно, фантазия — это думать, что местные люди именно таким образом воспринимают этот вопрос. Может быть, так оно и есть. Но мы должны помнить о значительном недавнем примере обратного. Когда Мухаммад Атта, угнавший самолет 11 сентября, отправился из Каира в Гамбург, чтобы учиться на получение степени магистра в области городского планирования, он должен был написать диссертацию на тему «Алеппо». Цель состояла не в том, чтобы сочинить работу по истории архитектуры, а в том, чтобы решить одну из самых насущных проблем, стоящих сегодня перед Ближним Востоком, что является проблемой тщеславной западной архитектуры и отчуждения жителей, которое возникает из-за нее. Атта хотел восстановить горизонт, пробитый тупыми и бесформенными башнями; он хотел открыть способы строительства, которые объединяли бы новые улицы и скромные низкорослые дома с существующей тканью, уважая как линию улицы, так и человеческие материалы и масштабы, которые когда-то были нормой.
Насколько хорошо Атта учился в Гамбурге, я не знаю. Но если мы хотим избежать ужасов того рокового сентябрьского дня — когда Атта самолетом поставил подпись под своей работой, убив тысячи людей в этом процессе, мы должны более осторожно продвигаться в хрупких городских экосистемах Ближнего Востока, активно поддерживая тех, кто хочет строить городские поселения, а не тех, кто стремится их уничтожить.”
