Бенгалия и Могольский колониализм
Могольский падишах Акбар начал завоевание Бенгалии, в которой к тому времени правила афганская династия Каррани, в 1574 году. Процесс покорения новой земли затянулся на более чем три десятка лет, и выглядел во многом как классическое колониальное предприятие.
Ричард Итон пишет о своеобразном “могольском колониальном дискурсе”, и даже о “могольском ориентализме”.
“Несмотря на экстраординарные способы приспособления имперской культуры к Северной Индии, в далекой Бенгалией, веками изолированной от севера, Моголы считали себя явно чуждыми. Отчасти причина была во влажном муссонном климате дельты, на который часто жаловались североиндийские офицеры, командированные в Бенгалию. В 1583 году Мирза Азиз Кока, один из первых наместников Акбара, чувствовал такое отвращение к сырой погоде в дельте, что умолял перевести его и добился перевода.
Военные, особенно кавалерийские офицеры, сталкивались с особыми трудностями при перемещении людей и техники по местности, совершенно непохожей на равнины Северной Индии. Мирза Натан описывает, как безнадежно заблудился в болоте, которое появляется во всей стране Бенгалии в сезон дождей. Он не нашел выхода и “бродил по этой глубокой воде в водовороте недоумения”.
Кроме того, политика Великих Моголов, заключающаяся в частом перемещении должностных лиц по империи, склоняла имперских служителей к тому, чтобы рассматривать дельту скорее как временное задание, которое нужно пережить, чем как постоянный новый дом. Возможно, наиболее важным было огромное количество новых иммигрантов, которые наводнили дельту в результате политической реинтеграции Бенгалии с Северной Индией. В их число входили солдаты, набранные с севера, торговцы марвари, которые сопровождали и помогали финансировать своих покровителей Моголов, толпы мелких клерков, прикрепленных к могольским офицерам, и множество ремесленников, которые снабжали и оснащали военное предприятие Моголов. По сути, Бенгалия превратилась в колонию для иностранцев, что полностью изменило долгосрочную тенденцию, существовавшую до Великих Моголов, когда мусульманский правящий класс постепенно приспосабливался к бенгальской среде благодаря поколениям смешанных браков с бенгальскими женщинами и столетиям изоляции от севера.
И литература, и архитектура того периода раскрывают глубоко чуждый, то есть небенгальский, характер нового правящего класса. В 1626 году афганец Махмуд Балхи отправился в Раджмахал и написал о встрече с людьми, чьи семейные корни лежали в Балхе, Бухаре, Хорасане, Ираке, Багдаде, Анатолии, Сирии и Северная Индия. Это вероятно были остатки преимущественно суннитских ашрафов времен Акбара, когда Раджмахал был столицей провинции. Спустя несколько лет поэт-чиновник Мухаммад Садик Исфахани, живший в Дакке с 1629 года до своей смерти в 1650 году, вел дневник, в котором он упоминает десятки художников, поэтов, генералов и администраторов, которых он узнал в этом городе. Большинство этих мужчин были шиитами, чьи предки мигрировали из далеких центров персидской культуры, например, Мешхеда, Тегерана, Ардистана, Исфахана, Мазандарана, Казвина, Таликана, Шираза, Тебриза, Герата, Бухары или Гиляна. Это говорит о том, что между периодом правления Акбара (1556–1605 гг.), когда Раджмахал был столицей, и правлением Шаха Джахана (1628–1658 гг.), когда столицей была Дакка, доля городских ашрафов Бенгалии, претендовавших на иранское происхождение, лишь увеличилась.
Наиболее яркое заявление об отношении империи к Бенгалии было сделано главным советником Акбара Абуль-Фазлом. «Страна Бенгалия, — писал он в 1579 году, вскоре после того, как имперские армии разгромили афганцев, занявших столицу, — это земля, где из-за благоприятного для этого климата всегда поднимается пыль раздоров. Из-за людского злодейства распадались семьи, и царства [были] разрушены. Поэтому в старых писаниях она называлась Булгакхана (дом беспокойства)». Здесь, в этом «могольском колониальном дискурсе», мы находим замечательную теорию политической деволюции: изнуряющий климат развращает людей, а развращенные люди губят суверенные царства, тем самым неявно подготавливая путь к завоеванию более сильными, неиспорченными чужаками. Связав климат Бенгалии с порочным поведением людей, которые живут в его условиях, эта теория социально-политического упадка от Абуль-Фазла предвосхитила на несколько столетий аналогичные взгляды, которых придерживались британские колониальные власти.”
Сравнить со словами Абуль-Фазла можно слова британского историка Роберта Орме, написанные в 1763 году: “Обилие преимуществ, присущих этой стране, на протяжении многих поколений сочеталось с томностью, свойственной неэластичной атмосфере климата,которая портила достоинства и существенные качества человеческого рода, и, несмотря на общую женственность характера, которая видна у всех индийцев империи [Великих Моголов], уроженцы Бенгалии все еще обладают более слабым телосложением и более расслабленным нравом, чем жители любой другой провинции”.
“Подобные фрагменты часто цитируются как примеры ориентализма или британского “колониального дискурса”. Независимо от того, находятся ли они в условиях современного установления европейского господства над народами Азии или восходят к трудам Данте или даже Гомера, этот дискурс был идентифицирован как европейский по происхождению и характеру. Однако отрывки, подобные этому из Абуль-Фазла, предполагают, что по крайней мере некоторые из его элементов уходят корнями не в Европу, а в саму Индию, и особенно в культуру Великих Моголов, сформулированную в Бенгалии или со ссылкой на нее. Вместо того, чтобы привнести в Бенгалию идеи, которые были по своей сути европейскими, люди вроде Орме, похоже, присвоили и ассимилировали ценности и взгляды, которые уже существовали в Индии и были связаны, в частности, с бывшим правящим классом Бенгалии.”
“Даже святые иммигранты питали негативное отношение к дельте. Шах Нимат Аллах Фирузпури (ум. 1669), ашрафский шейх из Пенджаба, который поселился в Малатипуре около Малды в начале правления Шаха Джахана, быстро «устал» от региона. Не выбирая слов, он выразил свои мысли в следующем неуклюжем катрене:
Бенгалия — разрушенная и унылая земля;
Иди вознеси молитвы над мертвыми, не откладывай.
Ни на суше, ни на воде нет покоя;
Это либо пасть тигра, либо глотка крокодила.
(Bangāla zamīn kharāb va dil-tang;
Rū fātḥa khwān va manumā;mzī dirang.
Andar bar-o baḥr jā-yi āsāyish nīst,
Yā hast dahan-i shīr, yā kām-i nahang).
Чувство отчужденности моголов от земли сопровождалось чувством превосходства или снисхождения по отношению к ее народу. В вопросах языка, одежды и диеты вновь прибывшие чиновники видели огромные различия между Бенгалией и культурой Северной Индии. Например, диета дельты, состоящая из рыбы и риса, была чужда многим иммигрантам, выросшим на пшенице и мясе, которые являются основными элементами диеты в Пенджабе. Написанный в 1786 году, Риязаль-Салатин точно отражает точку зрения ашрафов в отношении бенгальской культуры, и читается почти как колониальное британское руководство о том, как выжить среди туземцев:
«А пища туземцев этого царства, от высших до низших, — это рыба, рис, горчичное масло, творог, фрукты и сладости. Также они едят много красного чили и соли. В некоторых частях этой страны соли мало. У уроженцев этой страны убогие вкусы, убогие привычки и убогая мода в одежде. Они вообще не едят хлеб из пшеницы и ячменя. Мясо коз и домашней птицы и топленое масло не соответствуют их системе».
Могольские офицеры также ассоциировали бенгальцев с рыбаками, которых они открыто презирали. Примерно в 1620 году два имперских командира, стремясь принизить боевые достижения одного из своих коллег, насмехались над ним со словами: «Кого из повстанцев ты победил, кроме банды рыбаков, воздвигших частокол в Галвапара?» В ответ другой заметил, что даже самые грозные противники Моголов в Бенгалии, Иса Хан и Муса Хан, были рыбаками. «Где мне найти Давуда, сына Сулеймана Каррани, чтобы сразиться с ним, и доставить вам удовольствие?» — спросил он риторически и с некоторым раздражением, добавив, что его долг как офицера Моголов — подчинить всех врагов империи в Бенгалии, — будь то махвы [рыбаки], моголы или афганцы». С этой точки зрения единственными по-настоящему достойными противниками армии Моголов были афганцы, подобные Каррани. Бенгальцы, которых считали рыбаками, считались менее достойными противниками. Таким образом, офицеры Моголов отличались от бенгальцев не только как собиратели налогов в отличие от налогоплательщиков, но и как воины Северной Индии, в отличие от послушных рыбаков».
Однажды главный военно-морской офицер Ислам-Хана (могольского наместника в Бенгалии), Ихтимам Хан, выразил недовольство тем, что наместник когда-то обращался с ним и его сыном как с местными жителями. Поскольку используемый здесь персидский термин Ахл-и Хинд означает просто «индийцы», можно было ожидать, что он будет использоваться только иммигрантами из-за пределов Индии. Но Ихтимам Хан сам был мусульманином индийского происхождения из Пенджаба. Следовательно, его использование этого термина в уничижительном смысле предполагает, что он приобрел ашрафское отношение через службу Моголам. То, что мусульмане-ашрафы занимали социальную категорию, отличную от местных, было также отмечено португальским монахом Себастьяном Манрике, который в 1629 году описал население Бенгалии как состоящее из трех групп — португальцев, мавров и коренных жителей страны. В этой социальной классификации мусульмане по определению были чужими в этой стране. С точки зрения мусульман-ашрафов, с которыми встречался Манрике, для «коренных жителей» было концептуально невозможно стать также «маврами», то есть, быть бенгальскими мусульманами.
Иностранный характер Моголов также просматривается в их памятниках. Одним из ярких примеров могольской колониальной архитектуры стал форт Лалгбаг в Дакке, где имперский стиль получил особое распространение.
«Нарушая бенгальскую архитектурную традицию, которой веками покровительствовали мусульманские правители, правители Великих Моголов возводили здесь здания, которые фактически были переселенцами из центральной части Северной Индии. Благодаря зубчатым стенам, входным аркам с выступами, повышенной артикуляции внешних и внутренних поверхностей… выступающим угловым башенкам с павильонами, эти памятники прочно установили в Бенгалии эстетическое видение могольского империализма. Это видение достигло апогея в красивом ансамбль сада и памятников в форте Лалбаг в Дакке. В этот комплекс входят мечеть, гробница, зал для аудиенций (Диван-и Хас), баня, резервуар и ограждение с воротами. Стоя внутри Лалбага можно легко вспомнить великие дворцово-садовые комплексы в самом сердце империи — Лахоре, Дели и Агре — и понять, что это все могло быть задумано и построено лишь людьми не из Бенгалии. Ни один элемент комплекса не присущ дельте».
Richard Eaton, The Rise of Islam and the Bengal Frontier, 1204–1760
Парадоксально, но именно Бенгалия стала одним из наиболее исламизированных регионов Индии. Восточная Бенгалия в итоге после 1946 года стала частью мусульманского государства Пакистан, в отличие от Дели и Агры, могольских имперских центров, где мусульманское население не превышало 10–15%. Но в итоге Восточная Бенгалия отделилась от Пакистана, создав Бангладеш. И судя по всему, отчуждение между бенгальской и пенджабской культурами уходит корнями как раз в эпоху падишахов Акбара и Шаха Джахана.
